Православная церковь и гражданское общество

22 ноября прошел семинар Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора ВШЭ. С докладом на тему «Православная церковь и гражданское общество: корреляция институциональных особенностей в современной России» выступил доцент кафедры истории философии ВШЭ Борис Кнорре.

В своем вступительном слове первый проректор и научный руководитель Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора ВШЭ Лев Якобсон отметил, что «выбранная тема доклада интересует многих — события этого года, к которым по-разному отнеслись разные слои общества, актуализировали вопрос, какое место занимает Русская православная церковь в российском гражданском обществе».

Борис Кнорре в докладе, с одной стороны, выстроил ясные и доступные аргументы «pro», то есть в защиту представления о Церкви как об институте гражданского общества, с другой стороны, изложил аргументы «contra» — указал на особенности Церкви, препятствующие ей проявить себя в качестве институции гражданского общества в современной России. Докладчик сосредоточился на нескольких основных вопросах. Насколько для церковного социума свойственны принципы самоорганизации и самоуправления? Насколько Церковь независима от государства как социальный институт? Готова ли Церковь защищать частные сферы и интересы человека и гражданина от необоснованно жесткой регламентации государства и других политических структур? Какова функция социального контроля у Церкви по отношению к своим членам? В какой мере Церкви свойственно создание социально ориентированных НКО, и каков опыт привлечения добровольцев в церковных организациях? Насколько церковь воздействует (или усиливает) социальную политику государства?..

О гражданском обществе, отметил Борис Кнорре, сегодня говорят практически все, и не только с научной точки зрения, а с точки зрения самого общества и Церкви. Для церковных лидеров и вообщетех, кто положительно оценивают сегодня роль Церкви в развитии общества, свойственно выделять факт национально-исторического и культурообразующего значения православия как залога гражданского самосознания, смыслополагания, идейной мотивации, и, следовательно, социальной инициативности и гражданской самоорганизации граждан. В частности, Патриарх Кирилл, указывая на деятельность Церкви как части гражданского общества, апеллирует к тому, что «духовные и нравственные ценности», которые Церковь хранит на протяжении истории, являются залогом «гражданского мира и развития».

Те же, кто негативно оценивает роль православной Церкви в развитии гражданского общества, склонны в большей степени говорить о других аспектах ее социального самовыражения — традиции действовать рука об руку с государством, сервилизме, примиренческой позиции по отношению к материальному расслоению населения, заискивании перед бизнесом, приоритете вертикально-иерархических отношений, недоверии к формам самоорганизации.

 

Церковь и государство

Переходя к актуальной теме отношений Церкви и государства, Борис Кнорре предложил разграничивать при их анализе те аспекты социального самовыражения Церкви, в которых она выявляет свою самостоятельность, и те, в которых самостоятельности не хватает.

Он напомнил, что опора как на государство, так и на жесткую иерархическую структуру управления и бюрократический аппарат — отнюдь не обязательное условие для бытия Церкви. Докладчик апеллировал к историческим событиям: «В советский период Церковь проявила себя как самый настоящий институт гражданского общества. В особенности, если мы вспомним период с 1920 по 1943 год, когда Церковь вообще была лишена внутренней иерархии и всякой бюрократической системы управления, когда епархии были переданы на самоуправление Указом Патриарха Тихона №362 от 7/20 ноября 1920 в 1920 году. Но, несмотря на это, Церковь не только выжила, но и ничего не потеряла за время такого самоуправления в виде разрозненных епархий, под жесточайшим прессингом государства, когда можно было сомневаться в том, будет ли в России Церковь существовать».

В послевоенный период церковь также демонстрирует качества самоорганизующейся структуры. Существовавшая в те годы административная и кадровая субординация по отношению к государству все же являлась вторичной. В 1990-е годы, после прекращения политики государственного атеизма, возникает достаточно быстрый рост церковных общин, которые не были ни организованы, ни спонсированы государством — они появились лишь благодаря инициативе граждан. В дальнейшем, однако, развитие Церкви шло по направлению «бюрократизации» и опоры на административные ресурсы, что не может противоречить принципам гражданского общества, тем более, что Церковь претендует на то, чтобы быть независимой духовной силой, арбитром общественной жизни страны.

Говоря о проблеме, называемой сегодня в прессе «огосударствлением» Церкви, исследователь обратил внимание на необходимость различать понятия «взаимодействие» с государством и «подстраивание» под него. В то время как социальная стратегия современного церковного института направлена на выстраивание необходимых и вполне оправданных механизмов взаимодействия с государством, нельзя не признать факт идеологической субординации и структурно-административного копирования Церковью элементов государственной системы. Например, об этом свидетельствует традиционное для последних 15-ти лет соотнесение территориальных границ епархий с границами субъектов РФ, корреляция между руководителями епархий (архиереями) и губернаторами как более или менее конгруэнтными акторами организации административного пространства страны.

Кроме того, заметным становится копирование со стороны церковных лидеров директив аппарата Правительства и достаточно быстрое изменение дискурса официальной церковной риторики вслед за изменением политической повестки дня. Борис Кнорре привел в пример то, как еще два года назад Патриарх Кирилл делал акцент на том, что Церковь должна оказывать содействие в модернизации страны, но после изменения акцентов политического курса, произошедших в текущем году, Патриарх заявил, что модернизация представляет собой опасность потери суверенитета для России. Очевидно, что такое кардинальное изменение позиции требует пояснений.

 

РПЦ: свой взгляд на происходящее

Несмотря на определенную идеологическую и политическую субординацию Церкви по отношению к государству, за последние 20 лет своего возрождения она явила немало социальных инициатив, в рамках которых старалась воздействовать на социальную и медийно-общественную политику государства. Так, докладчик напомнил, что именно Русская православная церковь регулярно выступала в последние 20 лет против низкопробности передач на телевидении, сопряженных с культивированием потребительского образа жизни, меркантилизма, жестокости и агрессии.

В 1990-е годы РПЦ выступала против программ планирования семьи, отдельных биомедицинских технологий, части законов о репродуктивных правах, сегодня ее немалые усилия направлены против узаконивания ювенальной юстиции в России. Можно по-разному относиться к позиции Церкви в по этим вопросам, но независимость и самоорганизация церковно-общественных сил в рамках вышеперечисленных практик, рисует Церковь именно в качестве института гражданского общества.

Докладчик отметил, что одной из своеобразных современных форм, причем именно «низовой», самоорганизации православных верующих сегодня являются крестные ходы, собирающие тысячи человек. Помимо своей основной традиционной религиозной значимости, крестные ходы имеют особую социальную значимость — объединение людей, желающих и готовых помочь друг другу в жизненном пути, выражающих взаимную симпатию и доверие.

 

Культура миссии

Разбирая аргументы «contra» — то есть те институциональные признаки, которые диссонируют с основными характеристиками гражданского общества, автор доклада указал на такие проблемы, как дефицит солидарности и доверия внутри церковной социосреды, партикуляризм социального сознания, отсутствие механизмов преемственности. По его словам, внутри Церкви каждая епархия, каждый синодальный отдел или церковная организация являются достаточно партикулярными по своему социальному сознанию, что сказывается в тех или иных ситуациях. Например, если происходит смена руководства церковной организации, обнаруживается отсутствие механизмов преемства в управлении, форматируется буквально все — от кадрового состава, до информационно-содержательного контента организации, накопленного при прежнем руководстве.

Дефицит солидарности проявляется и в том, что в случае реализации социальных проектов (открытия православной гимназии, детского дома, досугового центра) священнослужители сталкиваются с отсутствием реальных механизмов взаимоподдержки, что описано у автора доклада в специальном исследовании по социальному служению Русской православной Церкви. Инициативы создания социальных учреждений в структуре Церкви вынуждены бороться за свое существование, не получая материальной и административной помощи ни на уровне благочиния, ни на уровне епархии, ни, тем более, на уровне общецерковном. В целом, по замечанию выступавшего, в православии не сформировалась культура благотворительного движения и социальной миссии, сопоставимой с масштабами института Русской православной церкви.

Особое внимание Борис Кнорре уделил ключевым категориям и утверждениям, характеризующим значимое различие в институциональных особенностях Церкви и гражданского общества, в связи с чем сделал определенный экскурс в православную антропологию и особенности церковной аскетической традиции. В первую очередь, он уточнил понятие волеизъявления в православном и мирском понимании: «Если мы говорим о самоорганизации, свойственной гражданскому обществу, то мы автоматически имеем в виду сильнейшую систему внутренней мотивации человека к действию и волеизъявлению. В церковной среде восприятие волеизъявления совершенно иное — оно воспринимается как особая «зона риска» и проявления греха». «Принцип «я хочу» — основной принцип греховного бытия» — этой красноречивой формулой волеизъявление характеризуется, например, в книге известного московского духовника, священника Владислава Свешникова, по которой сегодня учатся студенты духовных школ в России. В частности, именно недоверием к волеизъявлению Борис Кнорре объясняет неудачи в развитии социального служения, диаконии, благотворительности и добровольчества в церковной среде за последние 20 лет, когда обнаружилась значительная диспропорция между масштабом восстановления храмов и масштабом социальных инициатив.

Затем были рассмотрены традиционные монашеские установки, в которых перманентно существует идея презумпции вины. «Чем дальше человек продвигается по духовному пути, тем больше недостатков он видит в себе, — отметил Кнорре, — что признается признаком его духовного совершенства». Выступавший отметил необходимость учитывать, что эта традиция вырабатывалась в аскетической среде, где монах уходил в пустыню, уходил от среды, от социума, и был ориентирован на анализ своего внутреннего мира и на отслеживание помыслов. В то же время, такие парадигмы невозможно и неправильно распространять на жизнь православных мирян, реализующих себя в социуме. Одно дело видеть свои собственные недостатки через аскетический образ жизни и говорить: «Я виноват», и совершенно иначе выглядит ситуация, когда в процессе обобщения социальных норм, самообвинение с уровня «я» переносится на уровень «мы». От позиции «я виноват» в таком случае происходит переход к «ты виноват», и верующий выступает не столько в роли самообвиняющего сколько в роли обвинителя окружающих. По словам Кнорре, подобное обобщение, стандартизация психологического самоощущения подкрепляется в церковной социосреде через книги по церковному этикету или протоколу, где говорится о формах, призванных продекларировать «надлежащее самоощущение», в частности, презумпцию вины и личное «недостоинство» человека.

Анализируя препятствующие мотивации моменты в современной православной антропологии, Борис Кнорре представил аудитории результаты своего исследования психологических характеристик священников и мирян крупных городов. Докладчик составил специальную «депривационную матрицу» — таблицу субкультурных психологических установок, являющихся для отдельных церковных акторов (воцерковленных и вовлеченных в церковно-приходскую и церковно-общественную жизнь) императивами социального действия и регулятивами поведения, которые можно охарактеризовать как волеограничительные или «оппрессивные».

Согласно исследованию, проведенному докладчиком, оппрессивные субкультурные установки распространены в церковной среде в следующем процентном соотношении (данные получены на основе опросов и глубинных интервью с церковными акторами крупных городов, выборка — 1000 человек):

• презумпция вины и виктимность — 12 %;
• склонность экстраполировать внутреннее ощущение вины на окружающих — 45 %;
• склонность к декларативным формам самопринижения — 37 %;
• заниженная самооценка, склонность к отказу от ответственных решений из-за боязни несостоятельности в глазах окружающих (для клириков данная черта почти не характерна из-за самого положения священника как пастыря, а также вследствие высокой внутрикорпоративной оценки среди священнослужителей)  — 5 %;
• абсолютизация внешнего авторитета (касается сознания мирян, восприятия ими священников как ответственных за их личный выбор в жизни) — 10 %;
• склонность к отказу от личного выбора и свободы решений (сопряжена с поиском «духовника», человека, способного указать программу действий в жизни) — 25 %;
• реактивная позиция (склонность принимать решения не на основе внутренней мотивации, а исключительно на основе внешних обстоятельств) — 43 %;
• редукция критического восприятия информации со стороны авторитета, ведущая к пассивному отношению к ней — 32 %;
• информационная непрозрачность, неприятие принципа транспарентности — 50 %;
• склонность эстетизировать и абсолютизировать воспитательное значение страданий, негативных обстоятельств — 15 %;
• апелляция к внешним фактором как к основанию для отказа от персональной ответственности — 60 %;
• коммуникативные ограничения, недоверие к формам светской деятельности за рамками церковной среды — 22 %;
• иждивенческое отношение к государству как к социальному донору — 40 %;
• склонность к концентрации на негативных обстоятельствах (в том числе, сознание неизбежности и необратимости кризисов, социальных бед) — 30 %;
• апокалипсическое сознание и повышенные эсхатологические ожидания — 12 %.

Лев Любимов

Автор доклада также не оставил без внимания события прошлого года, которые заставили задуматься, как вообще церковь взаимодействует с обществом, насколько она все же может проявлять себя как институт гражданского общества в плане совершенствования его коммуникативной культуры. Многое этому мешает, например, отсутствие реальных дискуссионных площадок для обсуждения проблемных, болезненных вопросов, реального диалога, на который есть явный запрос со стороны общества. Кроме того, это отсутствие культуры самокритики в церкви на институциональном уровне, недостаток культуры репрезентации личности в церковно-общественном пространстве, неприятие церковной традицией культуры комплементарности и отрицание положительных сторон конфликта интересов в общественном развитии. Автор напомнил высказывания ряда официальных церковных спикеров (в частности, протоиерея Всеволода Чаплина и протоиерея Димитрия Смирнова), где общество, объединенное на конфликте интересов, объявляется «греховным».

Одним из наиболее интересных в дискуссии после доклада был вопрос сотрудника Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора НИУ ВШЭ Анастасии Тумановой о том, может ли быть в «нездоровом» обществе, «здоровая» Церковь. В ответ на это большинство участников семинара сошлись во мнении, что роль Церкви и общества взаимообязующая и взаимообуславливающая поведение и состояние друг друга. Заместитель научного руководителя ВШЭ Лев Любимов, однако, заметил, что все же нельзя недооценивать значения Церкви в том, что происходит с обществом, даже в том, насколько ее воздействие вообще оказывается возможным, также нельзя недооценивать исторического опыта влияния Церкви на формирование российского общества.

Он также предложил сопоставить специфику субординации и конфессионально-государственных отношений православной церкви с тем, что наблюдается в других конфессиях в России. Отвечая на вопрос, Борис Кнорре отметил, что «данная ситуация в иных конфессиях действительно принципиально отличается, в том числе и потому что в большинстве из них нет той системы управления, построенной на единоначалии, как в Русской православной церкви. Например, в российском иудаизме, как и исламе, существуют несколько духовных лидеров, обеспечивающих систему сдержек и противовесов в этих религиозных сообществах в России. Соответственно, и в своей конфессионально-государственной политике они выстраивают разные стратегии».

Татьяна Коваль, заместитель декана по научной работе факультета мировой экономики и мировой политики ВШЭ снова обратилась к вопросу о соотношении мотивационных и волеограничительных элементов в православной культуре. Она считает, что из двух противоборствующих тенденций в церковной антропологии: недостоинства человека и его богоподобия всегда победу одерживала лишь одна. В то же время, с ее точки зрения, сегодня не существует никаких догматических запретов и трудностей для того, чтобы осуществить баланс этих двух точек зрения.

Подытоживая дискуссию, Лев Якобсон, отметил принципиальную важность для Церкви искать возможности развития диалога с обществом, увеличивать, в том числе, и дискуссионные площадки, на которых этот диалог мог бы происходить. Высказав ряд соображений относительно оценки деятельности Церкви как института гражданского общества, он добавил: «Если мы попытаемся ответить на вопрос, какая структура является наиболее крупной и влиятельной в России и в то же время отвечает классическим признакам гражданского общества, мы не сможем назвать ничего другого, кроме Церкви».

 

Юлия Скокова, специально для новостной службы портала ВШЭ

Фото Никиты Бензорука