В поисках социальных предпринимателей

Директор Центра социального предпринимательства и социальных инноваций ВШЭ Александра Московская стала лауреатом первой ежегодной премии «Импульс добра» в номинации «За лидерство в продвижении социального предпринимательства». Она рассказывает о своих исследованиях, трудностях восприятия новых тем в научной среде и социальном предпринимательстве в России.

— Александра Александровна, поздравляем вас с наградой. Это тот случай, когда название номинации полностью отражает заслуги лауреата, ведь вы были первым исследователем, взявшимся за серьезное научное обобщение практики социального предпринимательства в России?

— Действительно, до недавнего времени в России не было больших текстов по социальному предпринимательству. Наша книга «Социальное предпринимательство в России и в мире: практика и исследования», вышедшая в 2011 году в Издательском доме ВШЭ, была первой такой работой на русском языке. Выход книги, наверное, сыграл свою роль в получении нами премии, но не менее важным было и создание в 2011 году самого Центра социального предпринимательства и социальных инноваций ВШЭ. Не могу сказать, что выбор жюри премии был для меня совсем неожиданным, но в то же время я понимала, что это конкурс, что Фонд региональных социальных программ «Наше будущее», который организует премию, активно работает в регионах, где есть свои проекты, которые тоже заслуживают внимания. Там действуют люди и организации, которые являются по сути социальными предпринимателями, но часто сами об этом не знают.

— Чем объяснить этот парадокс? Ведь о том, что бизнес должен быть социально ответственным, у нас последние 10-15 лет не говорил только ленивый.

— Во-первых, нужно различать социально ответственный бизнес и социальное предпринимательство. У социально ответственного бизнеса производимый социальный продукт или эффект является побочным, у социального предпринимателя он — основной. В этом их принципиальное отличие. Если же отвечать на ваш вопрос, тут причина вот в чем. Российское общество очень разобщено, и среди демонстрируемых ценностей все, что связано с благом другого человека, находится далеко не на первом месте. Говорить, что ты заботишься о других, долгое время вообще являлось признаком чуть ли не «лузерства».

Тот факт, что компании и организации все-таки стали «поминать» социальную ответственность, связан с двумя вещами. Во-первых, с выходом некоторых крупных компаний на международный рынок, где социальная ответственность, социальные отчеты по принятым стандартам — признак успешности и респектабельности бизнеса. Во-вторых, — и это уже затрагивало весь бизнес — компаниям пришлось реагировать на инициативы нашего политического руководства, которое в начале 2000-х годов в условиях оживления экономики начало все чаще перекладывать на бизнес социальные функции, числившиеся до того за государством.

Если взглянуть на первые дискуссии о социальной ответственности бизнеса, можно увидеть, что мнения в бизнес-сообществе по этому вопросу сильно разделились. На тот момент, после хаоса девяностых годов, социально ответственным достаточно было просто платить налоги — это уже был большой шаг навстречу обществу. Бизнес осознал, что нужно действовать легально, соблюдать закон. И на этом бизнесмены предпочли бы остановиться, им вовсе не хотелось взваливать на свои плечи бремя социальных программ и проектов. Предпринимались попытки ограничить притязания власти в этом направлении, тем более что переложить на бизнес часть ответственности и расходов на социальные цели хотели бы и федеральные, и региональные власти, не говоря уже о том, что такое «партнерство» может скрывать и злоупотребления — различные формы «кормления» чиновников.

— Как в таком случае соблюсти баланс интересов?

— Здесь важно понимать, что принятие на себя социальных обязательств является для бизнеса вынужденной мерой не только у нас, но и на Западе. Вот только на Западе это было результатом не государственного давления, а длительной эволюции общественных отношений, укрепления гражданского общества, представленного самыми разными организациями, начиная от обществ защиты потребителей до развитой судебной практики защиты граждан от злоупотреблений компаний. Именно требовательность общества (что означает способность защитить свои интересы через легальные институты) привела к тому, что компании вынуждены были учитывать в своей политике интересы разнообразных «стейкхолдеров», то есть тех, кого так или иначе затрагивает деятельность компании.

В России получилось по-другому, для естественной эволюции бизнеса и общественных институтов времени прошло недостаточно. Социальную ответственность бизнеса затребовало государство, и ответная реакция поступила в значительной степени в виде имитаций. Бизнес пошел на какие-то уступки, кто-то стал участвовать в благотворительности, появились корпоративные программы в регионах, частные фонды владельцев бизнеса и прочее. Но большинству стало ясно, что социальную ответственность можно имитировать, сделать на десять процентов, а на остальные девяносто обеспечить PR. Некоторое исключение составляет бизнес, выходящий на международные рынки, но я уже говорила, там он вынужден играть по чужим правилам.

Имитация социальной ответственности в современной России имеет свои корни и в предшествующей истории, когда существовала имитация социалистической идеологии. Но тогда при всем двуличии позднего советского времени ценности взаимопомощи и кооперации на уровне частной жизни людей сохранялись, хотя имели мало общего с декларациями официальной идеологии. Мне, например, странно сегодня слышать о волонтерстве как о какой-то новой системе отношений, пришедшей с Запада. В советское время кроме вызывавшей то иронию, то негодование «обязаловки» (выездов в колхозы и на овощебазы, «общественной нагрузки» на предприятиях и в общественных организациях), существовала безвозмездная помощь как нормальная и морально одобряемая практика. Это не только субботники во дворах, но различные волонтерские услуги — соседу, коллеге по работе, человеку, попавшему в трудную жизненную ситуацию — в самой разнообразной форме.

В девяностые мы освободились от давления идеологии, но вместе с ней — от многих этических обязательств. Они стали казаться анахронизмом. Ведь есть же рынок, есть спрос и предложение, есть свобода в пределах закона (очень быстро, правда, выяснилось, что и закон тут не причем), сложилась новая мифология уже не социалистическая, а рыночная. Мол, рынок отрегулирует все, включая вопросы социальной справедливости, так якобы происходит во всем «цивилизованном мире», а что еще нужно? При таком перевороте в умах и затяжном по сравнению с восточноевропейскими соседями экономическом кризисе, когда вопрос выживания становился актуальным не только для предприятий, но и для семей, действующим стал принцип «каждый сам за себя». В этих условиях неоткуда было взяться большому числу социально ответственных предпринимателей.

— Но в России, казалось бы, сильны традиции взаимопомощи, и даже в самых тяжелых условиях люди не переставали быть людьми и сохраняли желание помогать друг другу…

— Так и есть. Поэтому, как только «война всех против всех» заканчивается, люди возвращаются к необходимости взаимопомощи, опоры на других, способности и потребности делиться и делать что-то полезное другим. Особенно это очевидно в тех сферах, где они имеют профессиональные интересы и знания. Успешное социальное предпринимательство и является результатом глубокого знания конкретной проблемы, с которой человек мог столкнуться либо в качестве «потерпевшего» (например, если речь идет о проблемах инвалидов), либо в качестве специалиста (если человек работал в социальной сфере — медицине, образовании, культуре). Такие люди понимают, что проблему в рамках той же бюджетной организации с ее регламентами и ограничениями не решить, и начинают свое дело. Так происходит и на Западе, и в России. Только в России люди часто не подозревают, что становятся социальными предпринимателями.

Кстати, подобное незнание — что у таких-то людей то-то получилось сделать, что ты можешь на их опыт ориентироваться, выбирать варианты, — такое отсутствие знания — один из барьеров развития социального предпринимательства. Иметь перед глазами некоторые образцы очень важно. Собственно, когда я задумывала книжку, я именно на это хотела обратить внимание, поэтому в ней много описаний кейсов социальных предприятий, российских и иностранных.

— Если вернуться к самому началу, как вы сами пришли к этой теме? Чем она вас заинтересовала?

— Когда в начале двухтысячных возникла вся эта история с социальной ответственностью, я с коллегами по Институту управления социальными процессами ВШЭ, где я раньше работала, занималась консалтингом. Мы помогали компаниям обустраивать отношения с работниками и профсоюзами. Это была первая ступенька по направлению к нынешним исследованиям. Вторым шагом стал проект по созданию интернет-площадки для диалога между некоммерческими организациям, работающими в социальной сфере, и экспертами в области социальной политики (проект программы поддержки гражданского общества «Диалог» АЙРЕКС). Этот проект был уже не про бизнес, а про НКО, но социальное предпринимательство организационно и есть гибрид бизнеса и НКО, у меня одна статья так и называется. Проект длился три с половиной года и позволил накопить большой опыт общения и изучения негосударственных организаций, работающих в социальной сфере. Поле социальной политики стало выглядеть для меня многосубъектным, хотя о собственно социальном предпринимательстве тогда еще ни слова не говорилось.

Третьим шагом стал проект, уже непосредственно посвященный социальному предпринимательству. В 2007 году тогда только созданный Фонд региональных социальных программ «Наше будущее» (фонд Вагита Алекперова) попросил нас провести подготовительное исследование об опыте социального предпринимательства, прежде всего в западных странах. Из этой работы через несколько итераций возник доклад на Апрельской конференции ВШЭ 2008 года, а затем препринт «Обзор опыта и концепций социального предпринимательства…». Его материалы обсуждались на семинаре Андрея Яковлева летом 2008 года. Моим оппонентом на семинаре оказался Михаил Мамута, директор Российского микрофинансового центра, который страшно заинтересовался этой темой, поскольку уже был знаком с опытом Мохаммада Юнуса и его группы «Грамин», который считается одновременно основателем и микрофинансирования, и практики социального предпринимательства. Мы с Михаилом стали думать о совместном проекте, так появилось небольшое «Исследование моделей социального предпринимательства в России», в котором мы при поддержке британского фонда Oxfam проанализировали целый ряд региональных социальных предприятий. В этом проекте было 10 кейсов, мы их довольно сложно искали, потому что хотелось, чтобы они были разные и из разных регионов.

— Эти кейсы затем вошли и в книгу, которую вы издали?

— Как выяснилось в ходе исследования, не все из них можно было назвать примерами социального предпринимательства в чистом виде, но опыт был очень богатый, потому что мы проводили глубинные интервью не только с основателями организаций, но и со всеми возможными «стейкхолдерами». Для книжки мы отобрали четыре очень разных кейса, чтобы максимально подробно описать, как в каждом конкретном случае человек пришел к социальному предпринимательству, каковы были его организационные и профессиональные возможности, как он их реализовал, с какими барьерами сталкивался, какую бизнес-модель выбрал и в чем состояла инновационность его организационной модели или продукта. Мы разговаривали с социальными предпринимателями, с работниками и волонтерами их организаций, с получателями услуг, с партнерами, с теми людьми, которые по роду своей деятельности сталкивались с социальными предпринимателями (например, руководителями департаментов региональной и муниципальной власти, которые поддерживали или не поддерживали инициативы социальных предпринимателей). Словом, разбирая каждый кейс, мы ставили себе много исследовательских задач, при этом давали и более широкий анализ социально-экономической среды, социальных сетей, способов взаимодействия с клиентами и партнерами — того, что в социологии называется социальным капиталом. Мы не были ограничены рамками одной научной специализации, это было в буквальном смысле междисциплинарное исследование, поэтому для каждой главы мы довольно свободно отбирали темы, которые в полученном эмпирическом материале считали наиболее важными.

Параллельно возникла идея исследования зарубежных социальных предприятий, хотелось показать практику, существующую в разных странах, и познакомить с ней российского читателя. Со студентами, которые заинтересовались темой социального предпринимательства, мы даже подали заявку на конкурс «Учитель — Ученики» для исследования международных кейсов — и проиграли его. Но от своей идеи не отказались и решили самостоятельно описать те зарубежные кейсы, которые сможем найти. Ориентировались мы на проекты, поддержанные глобальной организацией поддержки социальных предпринимателей «Ashoka» — одним из первых международных фондов, работающих в этой сфере. Так и сформировалась концепция книги, одна часть которой посвящена западному опыту социального предпринимательства, включая теоретические подходы, а другая — российскому.

— Основываясь на исследованных вами кейсах, можно ли создать некий усредненный портрет социального предпринимателя? Какие черты ему присущи?

— Социальный предприниматель каждый раз работает в нише, которая не заполнена ни государством, ни бизнесом и в которой не хватает ресурсов. Это обстоятельство делает затруднительным «усредненный портрет». Социальное предприятие, его модель собирается из всего, что есть в наличии, включая особенности профессионального и человеческого опыта организаторов. На начальных этапах это часто что-то рукодельное, для этого в англоязычной литературе используется французское слово «бриколаж» (от «bricolage» — изготовление поделок, работа из подручного материала). Если человек знает, как решить социальную проблему и как это решение коммерциализировать (хотя бы для того, чтобы сделать его устойчивым), у него может получиться социальное предприятие. Поэтому социальные предприятия часто друг на друга не похожи, и это создает проблему, когда пытаешься объяснить феномен социального предпринимательства в научной аудитории. Ты что-то рассказываешь и слышишь от коллег в ответ: «это — просто малое предприятие», «это — просто социальная ответственность бизнеса», «это — просто благотворительность»… Хотя на самом деле, это ни то, ни другое, ни третье.

Что мне показалось любопытным и даже поразило в самих российских социальных предпринимателях? Во-первых, они ничем не уступают западным в плане инновационности, пробивной силы, гибкости ума и профессионализма в предложении нового продукта или услуги — при том, что для нас феномен социального предпринимательства в диковину, о нем по-прежнему мало что известно, а на Западе это модно и популярно. Во-вторых, существует принципиальная разница в степени благоприятности институциональной среды. В России почти отсутствует финансовая и организационная инфраструктура поддержки новых предпринимательских начинаний, включая социальное предпринимательство. В США, какая бы наивная идея ни пришла тебе в голову, ты обязательно найдешь некоммерческую организацию или фонд, который оказывает финансовую помощь чему-то подобному, обучает, как это сделать бизнесом, помогает найти единомышленников. Такая организация может быть большой и респектабельной, а может быть маленькой и ограниченной в ресурсах, в ней могут работать и профессионалы, и странноватые энтузиасты, но тебе точно есть к кому обратиться за поддержкой на первых порах.

В России некоммерческий сектор слабый, а сама мысль о возможности коммерциализации какой-то социальной или гуманитарной инициативы воспринимается как что-то порочное. Я с этим столкнулась, когда выступала со своим докладом перед аудиторией, состоящей из исследователей некоммерческого сектора и представителей НКО. Аудитория разделилась на тех, кто увидел в социальном предпринимательстве перспективу устойчивого развития НКО, и на тех, кто обиделся на предложение «коммерциализировать» некоммерческий сектор, восприняв это как коммерциализацию социальных идеалов, что в корне неверно. Например, на Западе эксперты в области НКО понимают, что некоммерческий сектор находится в определенном кризисе, и ему нужно двигаться к большей эффективности и профессионализму, свойственным бизнесу. Социальное предпринимательство не имеет ничего общего с наживой на социальных проблемах других.

Что касается сравнения с некоммерческими организациями, то главное отличие социальных предприятий заключается в их большей экономической устойчивости. Социальное предприятие не зависит от грантов и благотворительности, оно может их иметь в качестве дополнительного, но не основного источника дохода. Непонимание двойственной, «гибридной» природы социальных предприятий является еще одним препятствием, тормозящим развитие социального предпринимательства в России. Институционально у нас достаточно жестко разделена поддержка малого бизнеса и поддержка социально ориентированных НКО, это разные поля, разные государственные кураторы и разные, хотя и достаточно скудные, источники финансовой поддержки. Но для достижения социальных целей некоммерческое и коммерческое можно и нужно сочетать. Социальные предприятия выбирают организационно-правовую форму, исходя из уместности в конкретных условиях и для конкретной модели организации, а в результате они выбирают судьбу, потому что после этого выбора перед ними закрываются какие-то двери диалога с государством. А без такого диалога в социальной сфере в России работать крайне сложно.

— И напоследок — каковы ваши исследовательские планы?

— Сейчас мы начинаем широкое по международному охвату исследование социальных предпринимателей при поддержке фонда «Наше будущее». Очень надеюсь, что все получится, не хочется сглазить, потому что опрос мы проводим онлайн и заставить социальных предпринимателей из разных стран мира отвечать на нашу анкету, невозможно. Мы сделали анкету на двух языках — английском и испанском. Последнее неслучайно, поскольку очень много социальных предпринимателей работает в Латинской Америке. Нам остается надеяться на то, что социальные предприниматели — люди неравнодушные, в том числе к социальным результатам других.

 

Олег Серегин, Новостная служба портала ВШЭ