Тест на конкурентоспособность

Антон Еропкин окончил факультет права ГУ-ВШЭ в 2006 году, сейчас практикующий юрист, занимается международными вопросами в крупной иностранной компании.

За эти два года связь с университетом не потерял, она перешла на качественно иной уровень — это аспирантура и преподавание на родном факультете. Считает, что наука начинается с сомнения и азарта, который помогает добиваться успехов в профессии и не останавливаться на достигнутом.

— Антон, как складывались ваши отношения с университетом после его окончания?

— После поступления в аспирантуру, начиная со второго года, я стал вести занятия по зарубежному конституционному праву в одной из групп на факультете права. Это чрезвычайно интересный предмет, он охватывает как общие вопросы, так и страноведческую часть, изучается конституционное право США, Великобритании, ФРГ, Франции, даже республики Иран, есть такие экзотические вкрапления, в общем — создает картину многополярного мира. После того, как курс закончился, ко мне подошли четверо студентов с просьбой продолжить научное общение в рамках зарубежного конституционного права, но уже по рассмотрению конкретных судебных прецедентов.

Пока наше знакомство с этими решениями носит эклектичный характер, так как рассматриваются наиболее яркие кейсы, обсуждаются самые спорные позиции. Работа юриста как раз в том и состоит, чтобы суметь обосновать позицию. Обосновать можно все что угодно, но для этого нужно держать в голове определенную методологию обоснований. Ключ к этой методологии иностранная наука дает просто ошеломляющий.

— И какова судьба этой инициативы?

— Мы сформировали нечто вроде кейс-клуба, где рассматриваем судебные прецеденты, которые стали вехами в развитии целых правовых систем. В прошлом учебном году у нас состоялось четыре встречи, ребята приходили не потому, что это дало бы какие-то баллы в рейтинге, а исключительно за знаниями. Эта инициатива меня в каком-то смысле поразила. Ведь самая ценная инициатива — это та, которая идет от студентов, когда они понимают, что это им нужно.

Мы сосредоточились на прецедентах Верховного суда США, рассмотрели несколько "культовых" кейсов, интересных по постановке проблем, по подходам к их разрешению, по глубине и богатству теории конституционного права и теории права в широком смысле, по невероятно "густому" языку решений Верховного суда, которым пишут судьи. Ребята уже на втором курсе читают в оригинале решения Верховного суда США, это в принципе то же самое, с чем знакомятся их сверстники в Америке, они совершенно не отстают.

— Какие у вас планы по развитию кейс-клуба и в целом преподавания?

— После того как дипломники нашей кафедры побывали на одном из заседаний кейс-клуба, информация по "сарафанному радио" дошла до Института права и публичной политики (www.ilpp.ru). В этом институте создана школа Сократа, где примерно в таком же формате работают студенты. Институт права предложил совместно проводить этот кейс-клуб на базе как факультета права, так и Института, с привлечением и экспертного пула института, и студентов других вузов. В любом случае кейс-клуб это детище студентов, и оно будет живо до тех пор, пока у них будет хватать сил, времени и желания этим заниматься.

Российская система права сравнительно молода. Что мы действительно потеряли за 70 лет советского строя — это уровень юридической мысли. Было поколение юристов после революции, которые получили образование до 1917 года, и благодаря им наука еще каким-то образом существовала. Труды тогов времени, кстати, феноменальны — я читаю работы 30—50-х гг., их авторы (А. В. Венедиктов, М. М. Агарков, С. Н. Братусь, Е. А. Флейшиц, Р. О. Халфина) поражают глубиной мысли, это поистине эрудиты, они владели четырьмя-пятью европейскими языками, были в курсе всех тенденций и веяний европейской науки. Забавно, что эти работы пропускала советская цензура. На мой взгляд, просто потому, что не было специалистов, способных оценить их уровень, и работы спокойно выходили и в сталинское время. Но в дальнейшем в эпоху застоя, в 70—80-е гг., в советской юриспруденции мало что осталось от науки права. Юридическая мысль замкнулась на идеологии и на внутренней проблематике, и, по сути, ее развитие остановилось. Зато стали появляться интересные переводные работы. Я не говорю, что все иностранное право — это несомненное благо, нет, но теоретические модели и конструкции германской юриспруденции, американских судов, английских судов с их многовековыми юридическими традициями и устоями — это просто непаханое поле даже на сегодняшний день, и они невероятно обогащают мысль.

— Как вам кажется, чего не хватает в преподавании, какой курс предложили бы ввести в учебную программу на факультете?

— Как я уже говорил, на одно из заседаний кейс-клуба пришли дипломники кафедры, которые сразу же поняли, что второкурсники "сделают" их по анализу решений Верховного суда США. И они мне сказали, что как раз этого опыта анализа конкретных прецедентов им очень не хватало в обучении. И самое главное — не было преподавателей, которые бы с ними обсуждали эти вопросы. Есть курс институциональной экономики, есть спецкурс права и экономики, на котором рассматриваются некоторые американские судебные прецеденты, но поскольку курсы ведут не юристы, то с правовых позиций обсуждается немногое. Поэтому в ближайших задумках — возможно, каким-то образом вписать разделы о праве судебных прецедентов с методикой их анализа в курс сравнительного правоведения.

Еще одна причина, почему я решил включиться в научную жизнь и в преподавание, связана с тем, что начав работать, столкнулся с колоссальным непрофессионализмом в юридической сфере. Не секрет, что в последние годы появилось огромное количество разных псевдоинститутов, отделений, филиалов, которые готовят юристов, штампуют их штабелями. В результате юристы из заборостроительных или трамвайно-троллейбусных институтов лепят ошибку за ошибкой и производят унылое впечатление. И тогда я понял, что нужно что-то в этом отношении менять. Если я могу внести какую-то лепту в это, то я ее должен внести. И после этого отправился преподавать, как в 60-х отправлялись на целину. Здесь есть и еще один немаловажный аспект — пока я учился, мне стали видны все те огрехи, которые присутствуют даже в Вышке в той или иной форме, именно с точки зрения методики преподавания. И, естественно, я попытался эти недостатки в своем преподавании устранить. Видимо, кое-что получилось, потому что студенты в целом знали предмет, я никого не заставлял, двоек практически не ставил, только в исключительных случаях. Потому что нельзя заставить человека знать, как нельзя заставить любить, как нельзя заставить жить. Человека обычно манит новое, непознанное, и задача преподавателя — его расшевелить, заинтересовать. Я надеюсь и искренне верю, что в головах своих студентов я сумел зажечь искру интереса в познании непознанного и осмыслении нового.

— Как вы строите свои занятия, есть какие методические наработки, которыми вы готовы поделиться?

— В общем, если эти наработки и есть, то я точно не их изобретатель. Мне интересно, чтобы студенты поспорили с высказанной в учебнике точкой зрения и попробовали ее опровергнуть, пусть даже на уровне абсурда. Как только они загорятся этой идеей, они перечитают массу дополнительных источников, которые им позволят понять, действительно ли дело обстоит так, как написано в учебнике, или это не так. Аналогично — с тестовой системой. Я провожу тесты, которые разработал сам, и туда включаются заведомо некорректные вопросы. Ребятам сообщаю об этом заранее и призываю их к тому, чтобы они комментировали некорректный вопрос на полях, если его увидят, и это послужит повышению отметки. Ведь тест, как известно, по определению предполагает какую-то однозначность ответа. Там нужно либо ставить галочку, либо нет, и понятно, что правильный ответ один. Если они поставили на спорный ответ галочку, то ответ засчитывается как неверный. И дальше я предлагаю несогласным с моей отметкой представить возражения (работа юриста и заключается в том, чтобы представить свою в данном случае позицию) относительно того, почему вопрос, изложенный таким образом, некорректен. Для этого им нужно перелопатить несколько монографий, может быть, несколько диссертационных работ. Считаю, что студенты в состоянии это сделать, сейчас все доступно. Авторефераты диссертаций вывешиваются в Интернете, масса литературы тоже есть в Сети, в Москве много хороших библиотек. И если они представляют по каждому вопросу, с которым не согласны, мотивированное заключение, то это — первый робкий шажок в сторону отстаивания своей позиции, и за каждый "отспоренный" вопрос отметка увеличивается на балл по десятибалльной системе.

— Кто из преподавателей повлиял на вас как на специалиста? Кто произвел неизгладимое впечатление?

— Впечатлений много, боюсь даже что-то упустить. Наш факультет права, наверное, один из немногих в Москве, где действительно преподают звезды, такие как, например, Владимир Александрович Четвернин. Неизгладимое впечатление оставили Вадим Александрович Виноградов с его неподражаемой манерой чтения лекций, Владимир Игоревич Карпец, Андрей Николаевич Ведерников, Светлана Борисовна Кокина, Светлана Алексеевна Чеховская, Юрий Борисович Фогельсон а также преподаватели смежных факультетов — Марина Игоревна Одинцова и Владимир Натанович Порус.

На первых курсах я учился у Геннадия Васильевича Мальцева, патриарха российской юриспруденции, члена-корреспондента РАН, он долгое время заведовал кафедрой теории права и сравнительного правоведения. Геннадий Васильевич — человек-энциклопедист, свободно владеющий несколькими языками, глубоко занимается философией права. Он познакомил нас с трудами крупнейших философов ХХ века, которые повлияли на юридическую мысль, — Георга Еллинека, Ганса Кельзена, Джона Роулза, после которого сформировалось целое философско-юридическое направление под названием "теория справедливости". Несмотря на громкие титулы и звания, Геннадий Васильевич находил время "возиться" со студентами. И наверное, именно неформальные встречи, начавшиеся еще в студенческие годы, пробудили мой интерес к той неординарности и разнообразию подходов, которые есть в юридической науке, подтолкнули к постоянному поиску чего-то нового.

— Иногда в жизни так бывает, что одно событие переворачивает все наши представления о жизни, о себе, кардинально меняет систему координат. Было ли такое в вашей студенческой жизни?

— На третьем курсе у нас начали читать институциональную экономику (наконец-то экономику юристам стали читать понятно), и тогда я впервые понял, что право — это способ оформления неких фактически сложившихся отношений, а отношения эти по своей природе в большинстве своем экономические. И институциональная экономика — тот рубильник, который перещелкнул меня. Ведь суд, судья действуют в условиях рынка. Любое прецедентное решение — это решение, принятое в модели рынка. Судья сопоставляет доводы одной стороны, другой стороны, а потом смотрит, какая из позиций больше соответствует принципу справедливости, — если брать английский суд, то справедливому поведению экономических агентов на рынке, — и принимает решение. Решение может быть основано не на законе, а на понимании справедливости судьей.

— Академическая активность для вас неотъемлемая часть учебы в вузе? Принимали ли активное участие в научных мероприятиях?

— Я участвовал в большинстве конференций, которые организуются факультетом, в конференциях, которые проводились в других городах. Мне все задают вопрос — почему, зачем нужны эти конференции? По распространенному стереотипу, это довольно скучное дело, там сидят люди, ковыряют карандашом в блокнотах, протокольное заслушивание докладов, и в итоге люди расходятся такими же друзьями, какими были и до этой встречи. Но большая часть конференций, на которых был я, представляла собой довольно бурные диспуты.

Если хотите, для меня конференции — это тест на конкурентоспособность. Мне стало интересно — а насколько то образование, которое я получу в Вышке, будет конкурентоспособно на фоне других студентов аналогичных вузов — МГУ, МГЮА? А чтобы это понять, надо самому послушать этих ребят, попытаться что-то сказать самому, посмотреть, насколько я буду в состоянии среагировать на их доводы. И первые же несколько конференций, на которых я был, — это на 2—3 курсах, — меня убедили в том, что я получаю очень и очень сносное образование, оно позволит мне котироваться на рынке труда. Но для этого нужно находиться в потоке постоянного обмена идеями со своими сверстниками в том числе, потому что я могу выдумать какую угодно красивую теорию, сидя в тиши кабинета, но она рассыплется в пух и прах, как только я эту теорию сообщу своим коллегам, ибо она никоим образом не укладывается в юридическую науку.

— Как вам кажется, насколько в Высшей школе экономики развиты механизмы научной мобильности?

— Сейчас в Вышке есть очень хорошие механизмы, которые поддерживают такую мобильность. Сформирован Научный фонд, помогающий участвовать в научных конференциях как в России, так и за ее пределами. Правда, я сам ни разу не прибегал к услугам Научного фонда, пугало длительное хождение по кабинетным порогам.

Учеба — это тот шанс, который нужно использовать по максимуму: поездить, пообщаться с коллегами, с преподавателями в других университетах, завязать контакты, обменяться идеями, проверить на выживаемость свои собственные идеи, потому что многие вопросы рождаются именно тогда, когда вы их обсуждаете. Знаете, почему Декарт стал Декартом? Потому что он умел правильно задавать вопросы, в первую очередь — самому себе. Задавая себе вопросы, понимаешь, что здесь и здесь несовершенство, здесь пробел — и смотришь, со временем работа уже обретает некие внутренние контуры.

— Вы неоднократно участвовали в конкурсе научных работ, который каждый год проводится в Вышке. Чем для вас был этот конкурс?

— Внести что-то свое, сказать свое слово, причем то слово, которое будет обосновано, за которое будет не стыдно, которое можно будет отстаивать, — я думаю, что в этом присутствует элемент азарта. И конкурс научных работ — это тоже тест на конкурентоспособность, чтобы проверить, насколько твоя письменная работа может конкурировать с аналогичными творениями сверстников. В этом плане Вышка — один из немногих вузов, который такие конкурсы проводит, я не слышал, есть ли нечто подобное в МГУ или МГЮА. И в этом, несомненно, большая заслуга руководства Вышки и, в особенности, Управления по внеучебной работе со студентами. Конкурс научных работ в Вышке дает возможность не только проверить некоторые практические приложения и выводы, но и, может быть, какую-то глобальную теоретическую конструкцию. Студенты Вышки абсолютно в состоянии уже на 2—3 курсе сделать хотя бы на уровне компиляции очень интересные работы. Конечно, участвовать или не участвовать — всегда выбор самого человека. Я недаром упомянул о добровольности, ведь не так многим студентам наука по-настоящему интересна. Наверное, это хорошо, потому что тем, кому она интересна, она интересна на самом деле.

— На ваш взгляд, в чем причины невысокой научной активности студентов?

— Вообще-то я бы не сказал, что научная активность невысокая. Зайдите на любой семинар или в общежитие к юристам — и вы попадете в объятия таких жарких споров и противоборств, что с ними не сравнится ни одна судебная баталия. На мой взгляд, проблема тут в другом. Ребят никто особенно не учит писать научные работы. Как только студент переступает порог вуза, от него сразу все требуют десяток эссе, массу рефератов, а работать с эмпирическим материалом, с источниками никто не учит. Как составить текст научной статьи, научного реферата — ведь все это подчиняется определенным канонам. И в этом, на мой взгляд, одна из причин невысокой активности вышкинцев — многие из них не умеют писать научные тексты. Согласитесь, нельзя от человека требовать, чтобы он вам смастерил стул, если он понятия не имеет, что такое пила, молоток и доска. Для этого нужно все объяснить поэтапно, разложить по полочкам, и, уверяю вас, он станет ваять.

— Как вам кажется, какому студенту сегодня интересна наука?

— Да всем!! Все люди пребывают примерно в одинаковом состоянии. Вспомните, с чего начинался Платон, его знаменитый трактат "Государство" — некие люди находятся в пещере, прикованные кандалами к стенам. Они стоят спинами к свету и видят только тени тех предметов и вещей, которые отражаются на стене пещеры, воспринимают эти тени как реально существующий мир, хотя понятно, что за пределами пещеры мир совершенно не таков, каким выглядит на стенах этой пещеры. В ком-то из них просыпается сомнение, хочется развернуть голову к свету и посмотреть, а что же на самом деле происходит снаружи. С этого начинается наука, наука начинается с сомнения — действительно ли все так, как преподносится в учебнике, действительно ли все так однозначно или нет? Есть ли возможность как-то это проверить? И человек, заражаясь этой бациллой проверки, начинает копать, докапываться и понимает: то, что написано в учебниках, особенно во многих советских учебниках, — это, мягко говоря, не соответствует действительности, действительность всегда намного разнообразнее и богаче. И просыпается тот исследовательский зуд, если можно так сказать, когда вы ищете 24 часа в сутки, в поисках сбиваясь с ног, перелопачиваете горы литературы и находите, что действительно все чуть-чуть по-другому.

— Каким вам представляется портрет выпускника Вышки?

— Чего точно нет — это пассивности. Это человек, знающий, чего он хочет добиться, и самое главное — знающий, как это сделать, естественно в рамках честной и справедливой конкуренции. И, как правило, выпускники Вышки достигают чего хотят, потому что ребята целеустремленные, пробиваются во многие места, занимают топовые позиции в ведущих фирмах.

— Исходя из вашего опыта и наблюдений, скажите, как относятся работодатели к выпускникам Высшей школы экономики?

— Довольно часто я вижу в объявлениях о приеме на работу требование — обучение в ГУ-ВШЭ, или МГУ, или МГИМО. Вышка шаг за шагом входит в тройку вузов, чьих выпускников работодатели с охотой принимают на работу. Хотя, повторюсь, диплом — просто бумага с перечислением отметок, это не знания. Я всегда говорю студентам о том, что самую главную отметку им поставит рынок труда. Когда они на него выйдут, смогут понять, чего стоят на самом деле. Поэтому все эти десятки, девятки и восьмерки, они, в конечном счете, мало что значат. Я не припомню случаев, когда у человека при приеме на работу просматривали бы диплом с отметками. Как правило, проводится некоторое тестирование, собеседование, и сразу видно, знает человек или не знает предмет. Закон прочитать может каждый, а вот понять, как закон действует, как он опутан другими законами, нормативными актами, разглядеть его роль в механизме регулирования в целом — это уже задача для профессионала. Поэтому указать, какая это шестеренка в механизме, как она соотносится с другими и что человеку нужно сделать, чтобы достичь тех целей, которых он хочет достичь, — это должен сказать юрист. И какие подводные камни могут встретиться на этом пути — чтобы заранее предвидеть риски. Риск-менеджмент в юриспруденции — одно из самых популярных направлений, и львиную долю работы в консалтинге составляет именно он. Клиент и так понимает, что он может сделать, его больше беспокоят те негативные последствия, которые потенциально могут наступить. И задача юриста сходна с задачей врача — в этом огромном массиве правовых норм нащупать именно те нормы, которые могут навредить. Если он увидит не все нормы, то это будет означать, что юрист некомпетентен, и в следующий раз клиент обратится к другому, более компетентному юристу.

— Антон, когда вы начали свою трудовую деятельность?

— Я начал работать в начале четвертого курса, в 2004-м году. Сначала практикантом, а спустя какое-то время — помощником юриста в крупной консалтинговой российской юридической фирме, там уже трудится целая когорта выпускников Высшей школы экономики. Спустя полтора года я понял, что работа в консалтинге ставит большие препоны научному развитию, потому что главные условия консалтинга — все или ничего. Вы отдаете себя всего за очень хорошие деньги, но вы продаете себя полностью, не остается времени ни на личную жизнь, ни на научную деятельность, в общем все, что за порогом работы, становится вторичным. Я понял, что это — не мой выбор, что мне хотелось бы заниматься наукой, полноценно общаться с коллегами и друзьями. В результате перешел на работу внутренним юристом, занимаюсь международными вопросами.

— Вы, как и многие выпускники Вышки, начали работать раньше, чем закончили вуз. Как вам кажется, когда студенту стоит начинать работать?

— Это очень индивидуально, но я бы очень серьезно предостерег от работы на 2—3 курсе, когда происходит закладка основ понимания права. В это время работа будет в ущерб обретению академических знаний. К тому же вменяемый работодатель не предложит вам в это время сколь-нибудь вменяемой работы по профессии. Участь работающего второкурсника — развоз бумажек или заваривание юридического кофе. Хотелось бы верить, что это не предел мечтаний студентов Вышки. Ни в коем случае нельзя смещать этот баланс в пользу работы даже на 4—5 курсах, когда начинаются самые важные дисциплины специализации. Каждый сам для себя должен определять тот рубеж, когда он сможет уделять внимание и работе, и полноценной учебе. Время, когда я работал на 4—5 курсах, вспоминаю и с улыбкой, и с содроганием: не могу себе представить, как я все успевал. Огромное количество письменных работ, наложенное на модульную систему ВШЭ, создает постоянный цейтнот, и я писал работы ночами. Утром приезжал на работу, днем ехал в университет, вечером — снова на работу, успевал ходить в спортзал, в библиотеку и участвовать в научной жизни. Как-то все получалось, видимо, на тот момент я нашел свой баланс.

— Какой вы видите Вышку через пять лет?

— Думаю, что Вышка изменится до узнаваемости. Узнаваемости и признания во всех частях не только нашей страны, но и далеко за ее пределами. А там — не ровен час и получить своего Нобелевского лауреата. Но для этого хотелось бы, чтобы в Вышке была более отлажена работа со студентами, чтобы появилось больше преподавателей, которым на самом деле интересно работать со студентами. Они и сейчас есть, просто их немного, тех, кто хотел бы пробуждать в студентах тягу к знанию.

— Сколько и чего вам нужно для счастья?

— На этот вопрос есть ответ. Каждый на него для себя отвечает сам. Не буду повторять избитый штамп из фильма "Доживем до понедельника". Полагаю, что для счастья нужно заниматься любимым делом, и чтобы тебе не особо сильно мешали. А учиться любить — большое искусство, человек всю жизнь этому учится, я еще только в пути.

Людмила Мезенцева, Новостная служба портала ГУ-ВШЭ