Промежуточные итоги переходного периода

25 мая в рамках семинара научного руководителя ВШЭ Евгения Ясина «Экономическая политика в условиях переходного периода» состоялось подведение итогов завершившегося в Высшей школе экономики Международного симпозиума «20 лет: политическая и экономическая эволюция посткоммунистической Европы».

Видеозапись

В симпозиуме принимали участие экономисты, социологи и политологи из 16 стран бывшего социалистического лагеря — от Восточной Германии до Грузии. Кстати, именно на доклад грузинского участника, Паты Шешелидзе, который «нарисовал картину либертарианской революции в Грузии имени Кахи Бендукидзе», Евгений Ясин обратил особое внимание. «Было время, — вспоминает научный руководитель ВШЭ, — когда я Кахе говорил: “Ты такой радикал, что просто невозможно”. А он мне на это отвечал: “Знаете, если в нашей стране не быть радикалом и не расколотить все к чертовой матери, то ничего не получится. А так, может, получится сделать хотя бы половину того, что нужно”».

Возможно, менее радикальными были либеральные реформы, проведенные в странах Центральной и Восточной Европы. Однако многим из этих стран они уже в 2004 году помогли присоединиться к Евросоюзу. Поэтому венгерский социолог Пал Тамаш предпочел на семинаре «говорить не о своей маленькой Венгрии, а о том, почему Восточная Европа была нужна Евросоюзу, а Евросоюз — Восточной Европе и что из этого брака вышло».

Пал Тамаш отметил, что реальный процесс сближения начался в конце 1990-х годов, так что вступление в Евросоюз не являлось «инструментом демократизации стран Восточной Европы». Зато ЕС был «сверхважным инструментом модернизации правового режима и режима управления экономикой этих стран».

«Люди в Восточной Европе мечтали не о западноевропейском уровне жизни (они понимали, что достичь его за короткий период нереально), а об уровне социальной защищенности, сопоставимом с уровнем в ЕС, — полагает профессор Тамаш. — В их глазах ЕС был чем-то вроде страхового общества, гарантирующего хорошую систему здравоохранения и пенсии. То, что социальные проблемы — внутреннее дело каждой страны-члена ЕС, было неприятным открытием для населения Восточной Европы». Неслучайно, в Венгрии, как и в России, после проведенных либеральных реформ, слово «либерал» фактически стало ругательным.

Свои интересы при «восточном расширении» преследовал и Евросоюз. Пал Тамаш выделил здесь четыре основных мотива. Во-первых, ЕС нуждался в расширении рынка, организации свободного движения капитала и рабочей силы на территории Европы. И если с трудовой миграцией возникли проблемы, то капитал с готовностью «потек» к «новым европейцам» с их дешевой рабочей силой и менее обременительным производственным и экологическим законодательством. Перенос производств из Западной в Восточную Европу стал обычной практикой, резко критикуемой профсоюзными объединениями в Западной Европе.

Пал Тамаш подчеркивает, что не все страны «Старой» Европы были одинаково заинтересованы в расширении ЕС. Наиболее заинтересованной страной, в том числе по историческим причинам, была Германия. И до сих пор Германия остается для Восточной Европы очень удобным «старшим братом», испытывающим перед опекаемыми странами комплекс вины.

Вторым мотивом, побудившим ЕС к расширению, был тот факт, что Восточная Европа стала демократической — на пути объединения не было идеологического барьера. С этим обстоятельством связан и третий, «эмоциональный», мотив. Руководители ЕС (прежде всего, главы Франции и Германии) считали своим долгом вернуть восточных европейцев в лоно Европы. Кроме того, цена расширения казалась им не слишком высокой, хотя у Гельмута Коля на руках был собственный и крайне дорогостоящий проект по объединению Германий.

Наконец, считает Пал Тамаш, «ЕС имел узловые вопросы о собственном будущем и, расширяясь на Восток, искал на них ответы». Дискуссия в Брюсселе велась в двух направлениях — об углублении и расширении ЕС. Одна точка зрения сводилась, в конечном счете, к созданию Соединенных Штатов Европы, другая, британская, — к созданию в Европе зоны свободной торговли. Важным в этом смысле были вопросы гражданства и управления. Кто такие европейцы? И что такое европейское правительство? Многие критики ЕС сравнивают евробюрократию вовсе не с госаппаратом США, а с чиновничеством СССР, указывая на то, что руководителей Евросоюза никто не выбирает, что нет демоса, который бы они представляли.

В последние годы стало очевидно, что у европейского расширения есть границы, не зависящие от желания и готовности той или иной страны присоединиться к ЕС. На взгляд Пала Тамаша, «окно» расширения, максимально открытое в 1998-2004 годы, сейчас «захлопнулось».

На проблему излишней бюрократизации и зарегулированности Евросоюза в своем комментарии обратил внимание Евгений Ясин: «Значительная часть законодательства ЕС, его всевозможных директив была оформлена, когда в руководстве европейских стран преобладали социалисты. Например, программа аграрного регулирования носит протекционистский характер и рассчитана на то, чтобы на сельскохозяйственный рынок никого не пустить».

Андерс Аслунд из Института международной экономики в Вашингтоне рассказал на семинаре о том, как страны Восточной Европы преодолевали последний экономический кризис. Назвав главными его виновниками Федеральную резервную систему США и Европейский Центробанк, ответственных за «слишком большую экспансию кредитов», он отметил, что страны Восточной Европы подошли к кризису с разными макроэкономическим показателями. Так, в Болгарии и Латвии наблюдались очень большие (свыше 20%) дефициты торговых балансов, в то время как в Словении, Польше и Чехии этот показатель составлял менее 5%. Однако негативные эффекты платежного дефицита в Болгарии смягчались большим притоком иностранных инвестиций.

Остановка кредитного потока, по словам Андерса Аслунда, наиболее сильно ударила по Прибалтике, страны которой не располагали достаточными резервами ликвидности для замещения кредитов. Самый значительный спад ВВП наблюдался в Латвии — 25% в годовом исчислении.

В ходе кризиса страны Восточной Европы продемонстрировали разницу в подходах к валютной политике. Прибегнуть к девальвации не могли Словения и Словакия — эти страны уже успели перейти на евро. Польша, Чехия, Венгрия и Румыния прибегли к плавающему курсу национальных валют, но Венгрии и Румынии для удержания ситуации под контролем все равно понадобилась помощь МВФ. Болгария и балтийские государства сохранили жесткий валютный курс.

Важным представляется тот факт, что этим странам удалось избежать банкротства банковской системы, ее не пришлось рекапитализировать. Вместо этого была проведена «внутренняя девальвация». Странам Балтии удалось сократить фискальные расходы на 10% благодаря сокращению рабочих мест и зарплат в госсекторе и избавлению от отсталой социальной инфраструктуры. Особенно жесткими эти меры оказались в Латвии.

«Люди приняли «урезания» без особых протестов, — заключил Андерс Аслунд. — Было понятно, что лучше это сделать быстро. В то же время очень важно, что в процессе сокращения расходов наблюдалось равенство. В Латвии, например, свои зарплаты «урезали» и руководители правительства. И, несмотря на падение ВВП, правящие партии Латвии и Эстонии выиграли очередные выборы, потому что смогли убедить людей, что другого выхода из кризиса не было».

«Сейчас кажется, что кризис успокаивается, — продолжил тему Евгений Ясин, — однако мое мнение заключается в том, что нам успокаиваться рано. Потому что процентные ставки почти во всех странах остаются очень низкими. Это признак неблагополучия, это означает, что в экономику продолжают закачиваться деньги, но делать это бесконечно невозможно».

Одной из стран Восточной Европы, относительно спокойно пережившей кризис, оказалась Болгария. О том, как это удалось сделать, на семинаре рассказал исполнительный директор Института рыночной экономики, член консультационного совета Национального банка Болгарии Красен Станчев. По его словам, финансовая система Болгарии оказалась подготовленной к кризису, так как еще в 2006 году были увеличены номинальные резервы Центробанка страны. Также были изменены правила взноса в гарантийные фонды: чем более рискованными были инвестиции банков, тем большими были их гарантийные взносы. Правительство отказалось от услуг ангажированных, на его взгляд, рейтинговых агентств, которые продолжали присваивать высокие рейтинги компаниям и странам, которые вскоре больше всего пострадают от кризиса. Кроме того, правительство отказалось подписывать соглашение с США, которое могло привести к двойному налогообложению и стимулировать болгарские инвестиции в американские ценные бумаги.

Красен Станчев напомнил, что самый трудный период в своей посткоммунистической истории Болгария переживала в 1995-1997 годах, когда падение ВВП достигло 12% за год, а бедность увеличилась с 7% до 38%. Причинами кризиса были «кейнсианские» методы управления экономикой, которых придерживалось тогдашнее болгарское правительство. Отказ от них привел к стабилизации экономической ситуации и «самому длинному в истории болгарского государства периоду экономического роста».

Демонтаж плановой системы в Болгарии был подкреплен введением надежных механизмов защиты прав собственности. Одновременно Болгария решилась на проведение обширной реституции, процедура которой облегчается наличием детального архива имущественных записей. Реституционные споры были самыми распространенными в болгарских судах до 1998 года.

Успехи рыночных реформ позволили Болгарии присоединиться к Евросоюзу в 2007 году. Однако ЕС, по мнению Красена Станчева, стал препятствием на пути либерализации болгарской экономики.

«Европейский Союз иногда напоминает СЭВ, — заметил Красен Станчев. — Он предоставляет комфортную перспективу нашему правительству. Нам как будто говорят: “Ведите себя правильно — и получите награду”». Цена директив и бюрократических инструкций ЕС, а также участия в европейской «кассе взаимопомощи» является, на взгляд господина Станчева, слишком обременительной для болгарской экономики.

«Все Евросоюз критикуют, но почему-то хотят в него войти», — прокомментировал услышанное «еврооптимист», президент Фонда Стефана Батория в Варшаве Александр Смоляр. Впрочем, свое дальнейшее выступление он посвятил другой теме — анализу причин, по которым демократизация в пораженной экономическим кризисом Восточной Европе начала 1990-х годов стала возможной.

Как показывает пример Латинской Америки, попытка одновременного перехода к либеральной экономике и демократии чревата провалом одной из этих целей. Получив демократические права, население в тяжелых социальных условиях склонно голосовать против дальнейших либеральных реформ экономики. Так почему население Центральной и Восточной Европы, столкнувшись с низкими доходами и высокой безработицей, не смогло и не захотело самоорганизоваться и выступить против реформаторов?

По мнению Александра Смоляра, очень важно принимать во внимание культурный аспект. «Наши страны в культурном плане были прозападные, — отметил он. — Мечта присоединиться к Западу имела широкую опору и в элитах, и в народных массах. К тому же в национальных, моноэтнических странах проще было достичь общественного консенсуса». А вот в «имперской» России и многонациональной Югославии национального согласия добиться не удалось, хотя стартовые экономические позиции Югославии были, пожалуй, наиболее благоприятными для проведения реформ.

Не менее значим и географический фактор. Запад не был утопией или мифом, жители Восточной Европы чувствовали себя частью общего континента. Единый рынок в таких условиях создать было гораздо проще.

Банкротство марксизма-ленинизма не оставило либералам (во всяком случае, так произошло в Польше) идеологической оппозиции. Против реформ не выступала даже значительная часть коммунистов, многие из них успешно «перековались» и даже возглавили демократическое движение. Наиболее ярким примером, по мнению Александра Смоляра, является фигура экс-коммуниста Александра Квасьневского, остающегося самым популярным президентом в новейшей истории Польши.

Наряду с идеологическим отсутствовало и социальное давление на реформаторов. Для большинства населения реформы стали объединяющим фактором, а не почвой для антилиберальных выступлений. Таким образом, демократический протест в странах Восточной Европы не стал угрозой для экономических преобразований. Но после расширения ЕС восточноевропейские политики предпочли изъять слово «реформы» из своего лексикона, отмечает Александр Смоляр. В основном совершив трансформационный переход, политическая элита этих стран теперь старается действовать более осторожно, с прицелом на очередные выборы.

Секрет успешной «либеральной пропаганды» в странах Восточной Европы раскрыл, отвечая на один из вопросов аудитории, Красен Станчев: «В Болгарии у либералов было жесткое кредо: что бы ты ни делал, двадцать пять процентов этого делай на телевидении».

Не избежали докладчики и вопросов о текущих проблемах белорусской экономики. По мнению Андерса Аслунда, причины девальвации белорусского рубля кроются в уменьшении нефтегазовых дотаций со стороны России, сокращении спроса на белорусскую сельскохозяйственную продукцию в российских регионах и «безумном повышении Лукашенко реальных зарплат в прошлом году». «Это советская командная экономика, и она нежизнеспособна», — резюмировал Андерс Аслунд.

Своего коллегу поддержал Евгений Ясин. «На этом симпозиуме мы говорили почти обо всех странах бывшего соцлагеря, и Белоруссия относится к тому же их типу, что и Казахстан, Россия, Азербайджан и ряд других, — считает научный руководитель ВШЭ. — Так вот в тех из них, которые являются мусульманскими, потенциал правящих режимов еще не исчерпан, потому что их культура определенным образом построена на авторитаризме. Но исчерпанность нынешней белорусской модели очевидна, и я лично считаю, что демократические перемены в России начнутся с перемен в Белоруссии».

Олег Серегин, Новостная служба портала ВШЭ